Люди застыли на месте. Их командир ревет приказы. Его резкая речь оскорбляет мои уши, поэтому я выхватываю пистолет и открываю огонь. Я стреляю не ради того, чтобы убить, поэтому выстрел и не убивает. Он прожигает язык и обрывает гнусное хрюканье существа, и рев сменяется нечленораздельным скулежом. Остальные люди продолжают свои медленные, медленные движения, поднимая оружие на изготовку.

Я подхватываю умирающее существо и раскручиваю его, будто партнера в Тарентине Черепов, пока его тело не оказывается передо мной. Я убеждаюсь, что у него еще осталось время осознать происходящее, чтобы он увидел оставшимся глазом направленное на него оружие товарищей. По его ноге заструилось что-то влажное — кровь или моча. Неважно.

Человек напрягается, поняв, что вот-вот произойдет. Он оказался лицом к лицу с расстрельной командой из собственных друзей. На нужное время его тело частично закрыло мое. Он кричит, думая, что ему уготована роль живого щита между мной и его товарищами. У него даже не хватает мужества понять, что он всего лишь использован для отвлекающего маневра.

Я прыгаю, когда кожа умирающего человека начинает шипеть под шквалом лазерных лучей. В носовые фильтры моей брони проникает сальный запах жарящегося мяса. Я делаю на будущее заметку должным образом покарать бронника за его небрежность, прежде чем он умрет. Тысяча часов криков кажется вполне уместным наказанием.

Я долетаю до свеса древнего храмового здания над отрядом людей. Они продолжают стрелять, отвечая на вопли своего умирающего сослуживца, радостно крича и пыхтя, все еще пребывая в жалком заблуждении, будто причиняют мне вред. Секунду я просто смотрю на их клоунские дурачества. Громадное лицо, вырубленное в склоне горы у меня над головой, насмешливо взирает вниз. Я смеюсь, и усилители в броне громогласно передают издевку.

Они озираются, их звериные разумы пребывают в смятении, им недостает мужества даже поднять глаза. Сейчас я могу убить их всех. Это будет совсем несложно. Одна граната, и дело сделано, но разве это изящно?

Их всего двадцать семь — число, делимое на три, а эту цифру я всегда считал для себя счастливой. Я решаю пощадить каждого третьего, позволить им выжить, чтобы встретиться с истязателями. Треть я убью безболезненно, дабы выжившие жалели, что их не постигла та же участь, а крики оставшейся трети хором вознесутся к небесам.

Я спрыгиваю в их ряды, хищник среди стада травоядных животных. На мгновение я оказываюсь в гуще тел, окруженный легко рвущейся плотью, разглядывая мясные игрушки, сотворенные в насмешливом подражании эльдарам. Я ощущаю восхитительное покалывание абсолютной ненависти. Секунду я стою совершенно неподвижно, любуясь картиной, прежде чем взорваться движением.

Они так и не поняли, что случилось. Я валю одного сзади, прилагая именно столько силы, чтобы не проломить череп. Другому ломаю шею. Вгоняю кулаки-лезвия в живот того, что как раз оборачивался ко мне, и вырываю мотки внутренностей. Они дергаются, как будто липкие фиолетовые змеи. Я вижу бьющееся сердце внутри грудной полости существа и борюсь с желанием вырвать его. Это было бы слишком быстро. Я наматываю внутренности вокруг глотки еще одного и затягиваю их. Я хочу не убить его, а всего лишь поглумиться. Перепрыгиваю через плечо дергающегося солдата, попутно пинком ломая шею другому.

Я делаю колесо, пока они пытаются выследить меня, паникуя и паля наобум. Своим неточным перекрестным огнем они жгут друг друга. Вгоняю лезвие-бритву в глотку одному, стреляю в другого. Я убиваю их прежде, чем они смогли бы сразить тех, кому я решил сохранить жизнь. Я не хочу, чтобы они разрушили симметрию моего шедевра.

Я стреляю, бью и ныряю, убивая одних, щадя других, калеча третьих. Люди слишком неповоротливы, чтобы остановить меня. Наконец один из них осознает это и выхватывает гранату. Страх в его глазах мне приятен. Я знаю, что он хочет сделать. Он так напуган, что собирается бросить гранату себе под ноги и забрать меня с собой.

Граната начинает медленно, медленно падать на землю. Подхватываю ее в воздухе, ловлю человека за голову и заталкиваю бомбу в его рот и дальше, в глотку. Затем с помощью суспензора отлетаю назад, взмывая в воздух, а голова и грудь существа взрываются в фонтане крови.

Люди снова потеряли мой след. Я случайным образом выбираю троих из них и казню прицельными выстрелами в голову. Они носятся кругами, лишившись командиров, зная, что их что-то убивает, но будучи не в состоянии нанести ответный удар. Они — ничтожества, недостойные даже презрения.

На меня вдруг накатывает скука. Меня одолевает соблазн закончить игру, просто убив их всех, но это было бы не дисциплинированно. Начатое нужно доводить до конца. Нужно придерживаться изначального плана. Настоящий творец не теряет из виду своих целей, хотя агония, как и страх, уже сама по себе награда.

Я улавливаю феромонный след чего-то нового, человеческий запах, который, к моему удивлению, не говорит о страхе или ужасе, который несет ледяной привкус спокойствия и самоконтроля. Я кручу головой, выглядывая его источник.

К отбросам, готовым броситься наутек, шагает человек в длинной черной шинели. Он кажется опрятнее, более стоическим и дисциплинированным, чем прочие, впрочем, это то же самое, что говорить, как будто один монкей выглядит менее идиотично, чем другие, швыряя свои экскременты в решетки клетки. Он выкрикивает приказы, но паникующая толпа не обращает на них внимания. Тогда он достает пистолет и казнит одного из бегущих людей. Я слегка раздражен. Новоприбывший грозит нарушить симметрию моего труда. Есть только один способ пресечь подобное непотребство, а это значит, что он должен занять место только что убитого человека.

Я приземляюсь перед человеком в черной шинели.

— Ксеноотребье! — рычит он. Этот человек чуть догадливее, чем остальные. — Умри!

Устройство-переводчик придает его голосу плоский металлический звон. Человек направляет на меня пистолет, чтоб пристрелить, как своего бежавшего сородича. Стремительно двигаясь, я наслаждаюсь тем, как у него изо рта брызжет пена, когда он пытается взять меня на прицел. Я рад, что решил пощадить его, поскольку сокрушить его волю и научить послушанию будет куда как веселее, чем просто убить.

Я хватаю его за запястье прежде, чем он успевает нажать на спусковой крючок. Бью в нервный узел, способный, как я давным-давно узнал, обездвижить человека, и одним ударом вырубаю его с презрением, которое, уверен, он позже поймет. Остальное стадо панически бежит. Я поочередно расправляюсь с ними, расходуя пару дополнительных мгновений на то, чтобы тела падали приятным для глаза узором, кровь хлестала наобум, но красиво, и было видно, что над опустошением поработал изощренный разум.

Я в раздумьях останавливаюсь среди сотворенной мною картины. Это были несколько минут приятного отдыха, но работа сделана. Вновь открываю каналы связи и выслушиваю последователей, которые занимались собственными делами.

Похоже, так называемые защитники этого некогда священного места не сумели и им оказать сколь-либо значительного сопротивления. Это печально. Во Вселенной осталось так мало вызовов, так мало интересного. Я слушаю доклады о захваченных пленниках, и это поднимает мне настроение. Скоро начнутся пиршества, состязания гладиаторов и увеселения с нашими новыми рабами. Хоть что-то хорошее.

Этот жалкий мирок теперь наш. Мы установили плацдарм. Вскоре я открою Врата Древних и заполучу их утраченные сокровища. Я сделал первый шаг на долгом пути обратно в Комморраг, к триумфу над врагами.

Доклады поступают ко мне со всей ничтожной планеты. Ее оборона настолько убога, насколько и предполагали разведчики. Города пали. Башни-цитадели — под нашим контролем. Население большей части континента покорено. Теперь мы — хозяева этой долины и вскоре заполучим ее древние, сокровенные тайны. Людям нас не остановить.

Эти долины играют важную роль в их примитивной вере. Естественно. Они взирают на творения высшей расы, и какими бы слабыми ни были наши предки, в великом плане бытия те эльдары все равно настолько превосходили людей, насколько человек стоит выше ящерицы.