Я бы ни за что не попал, если бы существо на мгновение не замерло. Обычно ксеносы были слишком стремительны, чтоб взять их на прицел. Заряд попал существу в спинную пластину доспехов, расколов ее. Из трещины брызнула кровь. Но существо не умерло. Оно прыгнуло обратно ко мне, как будто поняв, кто в него выстрелил, и решив отомстить. Я перезарядил дробовик и снова попытался прицелиться.

Эльдара задел еще один выстрел, и тот неуклюже свалился. Я увидел стоявшего за ним Махариуса, который, не переставая отдавать приказы, выстрелил снова. Болт-снаряд попал эльдару в спину, заставив того крутануться на месте. Махариус попал в ослабевший участок брони и пробил его, однако ксенос по-прежнему продолжал идти ко мне, как будто все еще намереваясь расправиться с обидчиком. Я отступил в сторону, надеясь выстрелить так, чтоб не задеть Махариуса или товарищей. Существо находилось почти на расстоянии клинка.

Внезапно в него сбоку врезался Иван. Существо взмахнуло мечом, но он принял удар на механическую конечность, так что в воздух посыпались искры. Иван стремительно сжал руку и поймал оружие между бицепсом и бионическим предплечьем. Я шагнул вперед и приложил по шлему прикладом. Каким-то образом он ощутил мое присутствие и попытался уйти из-под удара, но Иван надежно держал его. Послышался отвратительный хруст. Шлем не треснул, но эльдар повалился на палубу. Похоже, силой удара я сломал ему шею.

Это меня порадовало.

Я пробегаю по коридору, на ходу убив еще одного человека. Отсекаю ему пальцами-лезвиями часть щеки и бросаю ее в остальных солдат, ослепляя их брызжущей кровью. Пока они вопят от ярости и отчаяния, я проношусь сквозь них, убивая тех, кого выбрал, калеча других и позволяя третьим выжить, чтобы те удивлялись, почему их пощадили. Впрочем, долго удивляться им не приходится, ибо на них почти сразу налетает моя личная стража. Им не хватает моего мастерства, их интересует только боль, которую они способны причинить, и поглощение. В некотором смысле они так же глупы, как люди. Как они могут пиршествовать такими жалкими огрызками боли? Конечно, если принести достаточное опустошение, можно получить настоящий пир агонии, однако он будет хаотичным, непритязательным, без какой-либо утонченности. Мои последователи — чревоугодники, не гурманы. Естественно, именно поэтому они и являются последователями.

Я вхожу через открытую переборку в покои, по меркам примитивного человеческого вкуса обставленные даже с изысканностью. Космический десантник совсем рядом. Его аура кажется странной, какой-то старой и неживой. Я оглядываюсь и нахожу ее источник. Она исходит от латницы, водруженной, будто реликвия, на мраморный постамент.

Это древний артефакт, любопытно-захватывающий. В отличие от множества других человеческих творений, в ней чувствуется работа мастера, примитивная, но функциональная. В ней ощущается эхо былых сражений, старого кровопролития и боли — привкус, отличный от всего, чем я когда-либо наслаждался.

Что она здесь делает? По всей видимости, на борту нет космических десантников. Ее охраняли, словно сокровище, и, предположительно, она представляет для людей ценность. Более того, она может представлять ценность и для меня. Я поднимаю ее и передаю одному из своих стражей. В тот же момент я слышу доклад по комм-каналу. Он от Ялмека, пилота абордажного корабля.

— Лорд Аштериот, судя по вектору и угловой скорости, корабль готовится перейти в вари. Похоже, они планируют сбежать в запретное измерение.

Неужели мне послышалось злорадство в голосе Ялмека? Мой живот вдруг скрутило. Люди достаточно безумны, чтобы странствовать в царстве пожирателей душ. Если я буду на борту судна, когда оно совершит прыжок, мое естество попадется в лапы врага нашего рода.

На миг я представляю, как Ялмек отдает приказ об отступлении, оставив атакующие силы на волю самой ужасной из судеб. В таком случае у нас будет только один способ избежать этой участи: повредить двигатели человеческого корабля, прежде чем он успеет прыгнуть, или же захватить мостик и отменить прыжок самостоятельно.

Я запрашиваю доклады от командиров. Они продвигаются к своим целям, но очень медленно, слишком медленно. Возможно, стоит приказать им сосредоточиться для рывка к одной цели.

Это может сработать — но человеческий командир доказал, что понимает и адекватно отвечает на наши атаки. Он просто перегруппирует свои силы так, чтобы не позволить нам достичь цели. Он сможет замедлить наше продвижение достаточно для того, чтобы мы оказались в ловушке на борту судна, когда оно совершит безумный скачок в запретное. В сознании разгорается незамутненный ужас, безосновательный страх, который испытывают все эльдары при встрече с Той, Что Жаждет.

У нас нет времени. У нас нет времени. Паника волнами захлестывает мозг. Меня наполняет болезненный страх, что мы останемся на борту этого дикарского корабля, когда он прыгнет в царство безумия; что наши яркие, как маяки, души привлекут пожирателей.

Меня посещает мысль оставить ради этого некоторых телохранителей на корабле. Я представляю ужас застрявших здесь эльдаров и то, что ждет людей, когда их судно потеряется в варпе. Последнее не лишено привлекательности, однако меня здесь не будет, чтобы сполна насладиться представлением, а ничто не воспламенит искру мятежа среди войск сильнее, чем подозрение, будто я мог совершить подобное.

Я рявкаю, командуя начинать отступление. Мы возвратимся на корабли и уничтожим это судно чуть погодя.

Чувствую разочарование последователей, жаждавших продолжения боя и пиршества. Более умные понимают причины решения. Я иронично машу рукой вражескому командиру. Наслаждайся жалкой победой, пока можешь. Она будет недолгой.

Я забираю латницу с собой. Она станет любопытным сувениром на память.

Я увидел частично освежеванное тело, кожу с которого содрали так, что под ней виднелись мышцы и кровеносные сосуды. Человек был все еще жив, парализованный ядом, но ужасно страдал из-за отравы, самым болезненным образом разрушающей нервную систему. Какое разумное существо в пылу и ярости битвы стало бы пытать жертву, снимать с нее кожу, будто эпикуреец, поедающий обколотый наркотиками темный виноград?

Таких мерзостей я повидал слишком много, чтоб списывать на простую случайность. Эльдары убивали грязно, они причиняли боль ради наслаждения и ценили жизнь не больше, чем мальчик, мучающий мусорного жука. Временами мне казалось, что они пришли сюда скорее мучить нас, нежели сражаться. Нет — мне не просто казалось, так оно и было. Для эльдаров боль была чем-то сродни наркотику, к которому у них выработалась зависимость. Они желали ее, как пьяница с похмелья хочет выпивки.

Иногда, в разгаре прорубания пути сквозь очередную роту людей, они могли внезапно остановиться, встать в полный рост и, покачивая скрытыми за шлемами головами, изучать поле боя с безмятежностью человека, любующегося садом.

В такие моменты, если оглядеться по сторонам, мне мог померещиться странный узор в расположении упавших трупов, непостижимая симметрия в лежащих на полу отрубленных конечностях или каплях крови на стенах. Пусть это может прозвучать отвратительно, но мне казалось, что если я буду смотреть достаточно долго, то смогу разглядеть в бойне некую упорядоченность. Я крепко подозревал, что если так поступлю, то лишусь рассудка.

Я бегу по коридорам, прислушиваясь к переговорам внутри небольших очагов моих войск, которые попали в окружение. Они потрясены тем, что обстоятельства оказались против них, и с трудом могут поверить в то, что из охотников превратились в жертв. Они поплатятся за недостаточную сообразительность своими жизнями.

Я несусь по переходу, используя потолок и стены с той же легкостью, что и палубу, разведывая путь впереди основных сил, чтобы как можно скорее покинуть корабль и начать очищение Вселенной от этих грызунов.

Внезапно я ощущаю людей, которые хотят перекрыть нам и эту дорогу. Я улыбаюсь. Человеческий командир ничего не упустил. Должно быть, он следит за ходом битвы так же внимательно, как и я. Он видит, чем обернулось сражение, хотя вряд ли понимает почему.